Граница жизни и смерти в Черном море проходит на глубине около 120 метров. Глубже находится безжизненная зона, в которой не живет ни один организм, дышащий растворенным в воде кислородом. Но это не значит, что жизни там нет вообще. О своем погружении в батискафе «Тинро-2» в сероводородную зону рассказывает кандидат географических наук Валерий Федоров.

Еще в школе нас учили, что в Черном море нет жизни, и что причиной тому – ядовитый газ сероводород. Но меня все-таки одолевало сомнение: неужели нет в черноморских глубинах ни одной рыбки, ни одного червячка? Мне страшно хотелось увидеть дно Черного моря своими глазами.

Случай такой представился, когда я попал на испытания подводного обитаемого аппарата «Тинро-2», которые проходили в 1974 году в районе Ялты. Испытаниями руководил Марлен Павлович Аронов, биолог, специалист по поведению рыб. Я к тому времени успел закончить географический факультет МГУ и был направлен в экспедицию в качестве морского геолога. Пока испытания «Тинро-2» шли на небольших глубинах, под воду погружались биологи. Они наблюдали за рыбами, крабами, моллюсками и другими животными. Программа испытаний предусматривала также и спуски на глубины более 200 метров. Там, согласно теории, животных быть не должно. «Биологам в глубоководном погружении делать нечего, - сказал Марлен Павлович. – Под воду пойдет геолог». То есть я.

Я ужасно волновался перед погружением: не лопнет ли иллюминатор? Не треснет ли корпус подводного аппарата? И в то же время меня разбирало любопытство: до какой глубины распространяется жизнь на дне и в придонном слое Черного моря? Какие животные там обитают, и как они себя ведут? В моем воображении возникали ужасные картины предсмертных судорог маленьких рыбок, задыхающихся от недостатка кислорода. Ведь большие глубины Черного моря – это газовая камера, где кислорода нет вовсе.

Аронов поставил передо мной конкретную задачу – понаблюдать за распределением и поведением мерланга – небольшой рыбки из семейства тресковых. Судя по записям эхолота, мерланг держится возле края шельфа. Туда мы и опустились в «Тинро-2» с Николаем Суровым, капитаном подводного аппарата. Глубиномер показывал 90 метров. Я заглянул в иллюминатор. Прямо перед моими глазами на дне моря лежали… апельсиновые корки. «Не появятся ли вскоре и сами апельсины? – подумал я. Скорее всего, апельсиновые корки просто выбросили с проходящего судна. Подводный аппарат прошел метров сто, и я увидел на дне… брюки. Обыкновенные старые мужские брюки – предмет, согласитесь, нетривиальный для морского дна. Дополнял триаду плодов цивилизации полиэтиленовый пакет, лежавший недалеко от брюк. Вначале я подумал, что это какое-то диковинное животное, возможно, медуза, но, подойдя поближе, увидел самый обыкновенный рваный полиэтиленовый пакет. Для меня, представлявшего Черное море чашей с чистейшей водой, чудесными пляжами, нетронутым дном, это зрелище было удручающим.

Внезапно в лучах прожектора мелькнула серебристая рыба. Я замедлил ход подводного аппарата. Вокруг нас стали собираться мерланги. Волнистый тройной плавник на сине позволял безошибочно определить вид этих рыб. Других похожих рыб в Черном море не водится. Я отметил глубину: 90 метров. Дно было почти плоским, и глубина практически не менялась. Мерланги не боялись света. Рыбы подплывали совсем близко. Они выныривали откуда-то из темноты и безбоязненно входили в освещенную прожектором зону перед подводным аппаратом. Рыбы широко раскрывали рты и хлопали жаберными крышками. Это был признак того, что мерланги питаются. В свете прожектором рыбам хорошо были видны гребневики, которые словно паутиной опутали придонной слой воды. Маленькие сверкающие шарики с длинными нитями – они легко парили над дном. Рыбы набросились на них, как стая волков. Хватали без разбора всякого, кто подворачивался на пути. Я впервые наблюдал сцену охоты, вернее, расправы в подводном мире, и она поражала беспощадностью. Никаких признаков вялости, обычно наблюдаемых при кислородном голодании, я у мерлангов не заметил. Наоборот, они демонстрировали отличный аппетит. Неожиданно один из мерлангов стремительно бросился на подводный аппарат и со всего разгона ударился головой о светильник. Оглушенный, едва подрагивающий плавниками мерланг медленно опустился на дно и отплыл в сторону. Что с ним случилось? Почему он помчался на светильник, словно камикадзе на противника? После погружения Борис Выскребенцев, специалист по поведению рыб, объяснил эту бурную реакцию наркотическим действием света.

«Тинро-2» двигался к краю шельфа, в сторону зоны сероводородного заражения. Мерланги плавали все так же спокойно на высоте 2 или 3 метров над дном. Больше всего их было на самом крае шельфа, впритирку к границе сероводородной зоны - вот что удивительно!

Мы прошли еще сотню метров, перевалив через округлую бровку склона, и тут я заметил, что признаки жизни на дне исчезли. Пропали последние обитатели морского дна – моллюски фазеолина и асцидии циона интестиналис. Но мерланги все так же беззаботно плавали над безжизненным дном, словно играя со смертью. На глубине 120 метров, по-видимому, еще был кислород, но для донных организмов его уже не хватало. В двух метрах от рыб, прямо под ними, была зона смертельного газа – сероводорода, но мерлангов это, казалось, вовсе не смущало. Они спокойно плавали, питались гребневиками, но и глубже не опускались. На дне лишь изредка попадались какие-то мутновато-белые тяжи. Что это было такое, я не мог точно определить. То ли асцидии циона интестиналис, то ли кладки полихет? Не знаю. Могу сказать только, что это были живые организмы и распространялись они в глубину примерно до 125 м, чуть глубже, чем опускались мерланги.

Глубиномер тем временем показывал уже 150 метров. Мы находились над крутым склоном, покрытым темно-серым илом. Тут уже не было видно ни одной живой «души» - ни на дне, ни в толще воды. Мерланги остались выше. Любопытство мое было удовлетворено. Теперь я точно знал, что граница жизни и смерти в Черном море проходит на глубине около 120 метров. Глубже находится безжизненная зона, в которой не живет ни один организм, дышащий растворенным в воде кислородом. Но это не значит, что жизни там нет вообще. Присмотревшись, я стал различать на дне белые подушечки с неровными краями. В лучах прожектора они выглядели желтоватыми. То были бактериальные маты, то есть скопления серобактерий. Их было довольно много, они встречались через каждый метр или два.

Пора было возвращаться обратно. Мы пошли точно на север прямо по оси Анапского подводного каньона. На дне его лежал толстый слой мягкого пушистого коричневатого ила. «Тинро-2» вышел на глубину 110 м. Нам стали попадаться какие-то странные ямы, похожие на слоновьи следы, оставленные в глинистой почве близ водопоя. Округлые, глубиной сантиметров десять, с плоским донцем, эти ямы усеивали все дно вдоль нашего маршрута. «Что за наваждение, - подумал я. – Кто же это здесь наследил? Ну, не слоны же, в самом деле!». Ни одна разумная мысль не приходила мне в голову по поводу происхождения странных ям.

Между тем мы вышли на глубину 90 метров. Стало светлеть. Слабый солнечный свет пробивался сквозь толщу воды, окрашивая подводный пейзаж в синеватые тона. На коричневатом иле будто лежала тонкая синяя вуаль. Всюду на дне были загадочные ямы, о которых я не знал, что и думать. Вдруг на ровном участке дна что-то вздрогнуло. Я направил туда подводный аппарат. Ил зашевелился, и со дна поднялась, словно огромная птица, камбала-калкан. Тяжело взмахивая плавниками, рыба поплыли, прижимаясь к грунту. Очевидно, камбала лежала, зарывшись в грунт, и подводный аппарат спугнул ее. Я проводил рыбу взглядом, а потом посмотрел на то место, где она лежала. Это была яма - точно такая же, как многие другие вокруг! Загадка, наконец, разрешилась: ямы в иле, похожие на слоновьи следы, оставались после того, как со дна всплывали камбалы. Судя по количеству ям, следовало полагать, что камбал в вершине подводного каньона было очень много. Почему они выбрали это место? Может быть, потому что в каньоне они находили защиту от тралов? Вероятно, так оно и было. На ровном шельфе они становились легкой добычей рыбаков, а в подводном каньоне их не смогли бы поймать. Подтверждением моей гипотезы был нетронутый тралами донный ландшафт. Итак, Анапский подводный каньон стал как бы естественным заповедником для камбалы-калкана.

Наблюдения показали, что рыбы не только не боятся сероводорода, но и подходят вплотную к границе смертоносной зоны, и ведут себя при этом совершенно естественно – кормятся и отдыхают. На вопрос о том, есть ли жизнь в глубинах Черного моря, я теперь мог ответить совершенно точно: выше 130 метров живут аэробные животные, глубже – только анаэробные бактерии.

В следующем погружении Аронов запланировал спуск на 400 м. Руководил погружением капитан-наставник «Тинро-2» Михаил Игоревич Гирс, я был подводным наблюдателем. «Тинро-2» двигался вниз по крутому склону, слегка касаясь грунта концов хвостового оперения. От этого устойчивость осадочного покрова нарушалась. Перед иллюминатором клубилась серая муть, мешая разглядеть дно. Преодолев завесу, мы вышли к скалистому склону, сложенному твердыми породами. Я зазевался и не успел погасить инерцию подводного аппарата. Последовал жесткий удар о скалы. «Осторожней, балластную цистерну разобьешь», - крикнул мне Гирс. Переключив управление на себя, он управлял аппаратом более осторожно, что и требовалось в таких сложных условиях. В итоге нам удалось добраться до глубины 408 м, превысив рабочую глубину на 8 м. По моим наблюдениям примерно 90 % поверхности склона Черноморской впадины покрыто серым илом, 10 % занимают выходы коренных пород, по видимому, аргиллитов (это – сильно уплотненные глины).

Всплывали мы сквозь сплошной «суп» из гребневиков, которые появились выше 100 м и были особенно многочисленны на глубинах между 70 и 40 м.

Итак, основные итоги подводных наблюдений в Черном море следующие:

• придонная водная толща на шельфе заселена крупными гребневиками;
• придонные рабы (мерланг) распространяются до глубины 120 м;
• донные рыбы (калкан) живут до глубины 110 м;
• донные беспозвоночные живут до глубины 130 м;
• глубже 130 м живут только анаэробные серобактерии;
• склон Черноморской впадины очень крутой, прорезан ложбинами, осложнен уступами;
• осадочный покров маломощный и нестабильный;
• дно Черного моря порядочного замусорено даже на больших глубинах.

На основе своих наблюдений я нарисовал блок-диаграмму склона Черноморской впадины в районе Ялты, на которой я попытался изобразить характерные особенности донного рельефа.

Автор: Валерий Федоров

Набор (со страниц журнала "НЕПТУН"): Павел Федоров, Андрей Михайлов